Неточные совпадения
— Чтоб
вошь, блоха паскудная
В рубахах не плодилася, —
Потребовал Лука.
Не более как жизнь
вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна.
Потому, потому я окончательно
вошь, — прибавил он, скрежеща зубами, — потому что сам-то я, может быть, еще сквернее и гаже, чем убитая
вошь, и заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью!
— Да, я действительно
вошь, — продолжал он, с злорадством прицепившись к мысли, роясь в ней, играя и потешаясь ею, — и уж по тому одному, что, во-первых, теперь рассуждаю про то, что я
вошь; потому, во-вторых, что целый месяц всеблагое провидение беспокоил, призывая в свидетели, что не для своей, дескать, плоти и похоти предпринимаю, а имею в виду великолепную и приятную цель, — ха-ха!
Эх, эстетическая я
вошь, и больше ничего, — прибавил он вдруг, рассмеявшись, как помешанный.
— Э-эх! человек недоверчивый! — засмеялся Свидригайлов. — Ведь я сказал, что эти деньги у меня лишние. Ну, а просто, по человечеству, не допускаете, что ль? Ведь не «
вошь» же была она (он ткнул пальцем в тот угол, где была усопшая), как какая-нибудь старушонка процентщица. Ну, согласитесь, ну «Лужину ли, в самом деле, жить и делать мерзости, или ей умирать?». И не помоги я, так ведь «Полечка, например, туда же, по той же дороге пойдет…».
Или что если задаю вопрос:
вошь ли человек? — то, стало быть, уж не
вошь человек для меня, а
вошь для того, кому этого и в голову не заходит и кто прямо без вопросов идет…
Какое преступление? — вскричал он вдруг в каком-то внезапном бешенстве, — то, что я убил гадкую, зловредную
вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?
— Я, может, на себя еще наклепал, — мрачно заметил он, как бы в задумчивости, — может, я еще человек, а не
вошь, и поторопился себя осудить… Я еще поборюсь.
— Э-эх, Соня! — вскрикнул он раздражительно, хотел было что-то ей возразить, но презрительно замолчал. — Не прерывай меня, Соня! Я хотел тебе только одно доказать: что черт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно
вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришел теперь! Принимай гостя! Если б я не
вошь был, то пришел ли бы я к тебе? Слушай: когда я тогда к старухе ходил, я только попробовать сходил… Так и знай!
Мне другое надо было узнать, другое толкало меня под руки: мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать,
вошь ли я, как все, или человек?
— Да ведь и я знаю, что не
вошь, — ответил он, странно смотря на нее. — А впрочем, я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!.. Я давно ни с кем не говорил, Соня… Голова у меня теперь очень болит.
— Я ведь только
вошь убил, Соня, бесполезную, гадкую, зловредную.
Потому, в-третьих, что возможную справедливость положил наблюдать в исполнении, вес и меру, и арифметику: из всех
вшей выбрал самую наибесполезнейшую и, убив ее, положил взять у ней ровно столько, сколько мне надо для первого шага, и ни больше ни меньше (а остальное, стало быть, так и пошло бы на монастырь, по духовному завещанию — ха-ха!)…
— Молчи, ты… блаженная
вошь!..
— Значит — причина будет лень и бунтует — она! А смысл требует другова!
Вошь — в соху не впряжешь, вот это смысл будет…
— Бредит, — находчиво сказал Клим. — Боится кого-то, бредит о
вшах, клопах…
Вот тогда и поставил он тоже этот микроскоп, тоже привез с собой, и повелел всей дворне одному за другим подходить, как мужскому, так и женскому полу, и смотреть, и тоже показывали блоху и
вошь, и конец иголки, и волосок, и каплю воды.
— В остроге
вшей кормит, — употребляя обычное выражение, сказал старший мальчик.
Главное, ему нужно было очиститься от
вшей, от которых он никогда не мог вполне освободиться после посещения этапов.
Но такого человека, который бы пожалел его, не нашлось ни одного во всё то время, когда он, как зверок, жил в городе свои года ученья и, обстриженный под гребенку, чтоб не разводить
вшей, бегал мастерам за покупкой; напротив, всё, что он слышал от мастеров и товарищей с тех пор, как он живет в городе, было то, что молодец тот, кто обманет, кто выпьет, кто обругает, кто прибьет, развратничает.
— Да уж, видно, такая твоя планида, — вступилась старушка, сидевшая за поджигательство. — Легко ли: отбил жену у малого, да его же
вшей кормить засадил и меня туды ж на старости лет, — начала она в сотый раз рассказывать свою историю. — От тюрьмы да от сумы, видно, не отказывайся. Не сума — так тюрьма.
Нехлюдов слушал и почти не понимал того, что говорил старый благообразный человек, потому что всё внимание его было поглощено большой темно-серой многоногой
вошью, которая ползла между волос по щеке благообразного каменщика.
— Ты делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать, а не мы знаем, — проговорил старик. — Будь сам себе начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, — прибавил он, сердито хмурясь и блестя глазами на медлившего в камере Нехлюдова. — Нагляделся, как антихристовы слуги людьми
вшей кормят. Ступай, ступай!
— А ты лесу дай, — сзади вступился маленький, невзрачный мужичок. — Я хотел летось загородить, так ты меня на три месяца затурил
вшей кормить в зàмок. Вот и загородил.
Его, малого мальчика, без меня
вши бы заели, — прибавил он, повествуя о детских годах Мити.
— Кроме двери, во всем правду сказал, — громко крикнул Митя. — Что
вшей мне вычесывал — благодарю, что побои мне простил — благодарю; старик был честен всю жизнь и верен отцу как семьсот пуделей.
— А непонятно мне — на что они? Ползают и ползают, черные. Господь всякой тле свою задачу задал: мокрица показывает, что в доме сырость; клоп — значит, стены грязные;
вошь нападает — нездоров будет человек, — всё понятно! А эти, — кто знает, какая в них сила живет, на что они насылаются?
— Против вошей, сударыня моя, надо чаще в бане мыться, мятным паром надобно париться; а коли
вошь подкожная, — берите гусиного сала, чистейшего, столовую ложку, чайную сулемы, три капли веских ртути, разотрите всё это семь раз на блюдце черепочком фаянсовым и мажьте! Ежели деревянной ложкой али костью будете тереть, — ртуть пропадет; меди, серебра не допускайте, — вредно!
Его белье, пропитанное насквозь кожными отделениями, не просушенное и давно не мытое, перемешанное со старыми мешками и гниющими обносками, его портянки с удушливым запахом пота, сам он, давно не бывший в бане, полный
вшей, курящий дешевый табак, постоянно страдающий метеоризмом; его хлеб, мясо, соленая рыба, которую он часто вялит тут же в тюрьме, крошки, кусочки, косточки, остатки щей в котелке; клопы, которых он давит пальцами тут же на нарах, — всё это делает казарменный воздух вонючим, промозглым, кислым; он насыщается водяными парами до крайней степени, так что во время сильных морозов окна к утру покрываются изнутри слоем льда и в казарме становится темно; сероводород, аммиачные и всякие другие соединения мешаются в воздухе с водяными парами и происходит то самое, от чего, по словам надзирателей, «душу воротит».
Лиза
вшила одну кость в спину лифа и взглянула в открытое окно. В тени дома, лежавшей темным силуэтом на ярко освещенных кустах и клумбах палисадника, под самым окном, растянулась Никитушкина Розка. Собака тяжело дышала, высунув свой длинный язык, и беспрестанно отмахивалась от докучливой мухи.
— Трыш-шит? — переспросил сторож и почесался.А
вши, должно быть, — сказал он равнодушно. — На мертвяках этого зверья всегда страсть сколько распложается!.. Да ты кого ищешь-то — мужика аль бабу?
— Вам и ловить
вшей, а не ершей! — откликнулся рабочий. Шпион окинул его быстрым взглядом и сплюнул.
— У тебя в голове, кроме
вшей, ничего нет…
— Но ты не знал и только немногие знали, что небольшая часть их все же уцелела и осталась жить там, за Стенами. Голые — они ушли в леса. Они учились там у деревьев, зверей, птиц, цветов, солнца. Они обросли шерстью, но зато под шерстью сберегли горячую, красную кровь. С вами хуже: вы обросли цифрами, по вас цифры ползают, как
вши. Надо с вас содрать все и выгнать голыми в леса. Пусть научатся дрожать от страха, от радости, от бешеного гнева, от холода, пусть молятся огню. И мы, Мефи, — мы хотим…
Ему говорят: «Морфея, ваше превосходительство?» — «Э,
вше равно: иж одной минералогии…» Так я теперь, господа, — Шульгович встал и положил на спинку стула салфетку, — тоже иду и объятия Нептуна.
И они подобны жирным
вшам, которые тем сильнее отъедаются на чужом теле, чем оно больше разлагается.
Господа, купцы, что ни делали, всё им сходило с рук, а мужика-бедняка за всё про всё посылали в остроги
вшей кормить.
Он ночи не спал, всё думал, есть не хотелось, и от тоски на него такая
вошь [напала], что он не мог отгрестись от нее.
Как тут не воскликнуть:
вша источит нас,
вша!
Помилуйте! ведь нас, наконец, всех, от мала до велика,
вша заест!
Ибо, — и тут он повысил голос до окрика, — ибо, как только увижу, что мой юнкер переваливается, как брюхатая попадья, или ползет, как
вошь по мокрому месту, или смотрит на землю, как разочарованная свинья, или свесит голову набок, подобно этакому увядающему цветку, — буду греть беспощадно: лишние дневальства, без отпуска, арест при исполнении служебных обязанностей.
— Это такая же правда, как то, что
вошь кашляет.
Всё равно как поганая человечья
вошь, — вот я тебя за кого почитаю.
Николай Всеволодович, даже
вошь, и та могла бы быть влюблена, и той не запрещено законами.
Вдруг, словно
вша, нападает на семью не то невзгода, не то порок и начинает со всех сторон есть.
Особенно же не нравились мне иногда встречавшиеся в этих халатах
вши, крупные и замечательно жирные.
— Я — умный, я чистоту люблю, хорошие запахи — ладан, одеколон, а при таком моем достоинстве должен вонючему мужику в пояс кланяться, чтоб он хозяйке пятак барыша дал! Хорошо это мне? Что такое мужик? Кислая шерсть,
вошь земная, а между тем…
Ты не башкирец, не калмык, у коих все богатство —
вши да овцы…